По ту сторону Бездны[СИ] - Алина Борисова

— Меня нет, — через силу разлепляю безвольные губы. Голос сиплый, горло, оказывается, пересохло.

— Ты есть! — радуется голос. — Идем. Там пить. Надо пить.

Надо? Мне или меня? Мне не надо. А если меня — так пусть сами приходят, им же надо.

— Идем, — моей руки касается чужая. Теребит. Зовет. Тянет.

Глаза все же открываются. Она сидит на корточках возле меня. Голая, загорелая. Загар ровным слоем покрывает все тело, не оставляя сомнений, что одежду она не носит. Никогда. Но взгляд цепляется не за обнаженность тела, тело и тело, у всех такое. Чудовищно страшной кажется голова. Солнце бьет мне в глаза, и оттого я не могу разглядеть толком ее лицо, в нем тоже что–то не так, но шокирует не это. Шокирует абсолютно лысый череп, едва поросший колючим черным ежиком. Это страшно. Нормальная женская фигура, а вверху — лысый череп. Голова с волосами выглядит не так. Слишком не так. Невольно подношу руки к голове — и ощущаю такой же. И вспоминаю свои косы, красу и гордость, тяжелыми змеями скользящие вниз. Свои косы — бесхозной кучкой волос на полу. Значит, теперь я выгляжу так? Пусть. Кому тут смотреть? Мы просто звери.

Сажусь. Правую ягодицу обжигает боль. Ах, да, клеймо. Скот клеймят, я знаю. Видела у бабушки в деревне. Там у всех коров было клеймо. Чтоб не потерялись. Они же животные. Паспорта при себе нет, имени не назовут. Вот и я — животное. Смешно, два года назад мне так хотелось увидеть стада. Расстраивалась, что не удалось. Можно рассмотреть сейчас. В подробностях.

Мое лицо сейчас напротив лица той, что со мной заговорила. И солнце глаза не застит. И я наконец–то ее вижу. Отчетливо, до мельчайших подробностей, вижу.

И понимаю, что не знаю, кто это. Я помню приговор суда, я помню слова Доири. Меня должны были отправить в стада. Вот только с той, что сидела сейчас напротив меня, я не могла иметь общих предков. Ее лицо… я в жизни не видела таких лиц. У людей таких не бывает. Округлое, плоское, с широкими скулами и совсем небольшим носом. Но главное было не это, главное было — глаза. Никогда прежде не видела настолько невероятных глаз. Удлиненные, необыкновенно узкие, словно первоначально и вовсе на этом лице не предполагавшиеся, а потом аккуратно прорезанные скальпелем, отчего кожа разошлась совсем чуть–чуть, едва приоткрыв зрачок. А вот зрачок совсем обычный, человеческий. И радужка. Каряя, как и положено при черных волосах. И брови черные. Красивые, кстати, брови. Хоть брови здесь не бреют.

Она рассматривала меня с не меньшим интересом.

— Ты кто? — решилась спросить ее, наконец.

— Ата, — последовал ответ.

И что это, имя?

— А ты? — интересуется она в ответ. Видимо все же имя.

— Лара, — отвечаю, невольно подделываясь под ее краткость. — А ты кто, Ата? Вы все — кто?

Краем глаза я уже вижу, что мы не одни, что они существуют, эти «все», просто им нет до меня никакого дела.

— Раба, — удивленно отвечает Ата. — Мы все — рабы. Я, ты, они. Здесь — рабы. Эти — там, далеко, не видно.

— Эти — это кто, вампиры?

Она не понимает. Но ведет меня пить.

— Надо пить, — объясняет она. — Кровь нет — надо пить. Много кровь нет — надо много пить.

Мы идем через широкий луг. Здесь не видно строений, нет дорог, только протоптанные в высокой траве тропинки. То там, то здесь среди травы сидят или лежат те, кого Ата именует рабами. Насколько я вижу — только женщины. От совсем юных дев до совсем не старых еще женщин. Ни стариков, ни детей, ни мужчин… Или как — особи женского пола? Кто они? Животные? Люди? Нелюди? Лицами почти все похожи на Ату. Лишь дважды или трижды мелькнуло лицо, которое я могла бы назвать человеческим. Но вот выражение этих лиц у всех было одинаковое. Пустое, потерянное, сонное. Они либо дремали, либо сидели, бессмысленно уставившись в пространство. На нас не смотрел почти никто. Но даже те, кто смотрели, не произнесли ни слова. Они вообще умеют говорить? Хотя бы плохо, с трудом, как Ата?

Наконец, я увидела, куда она меня ведет. Невысокая стенка. Вдоль нее — довольно широкий длинный желоб, до краев полный воды.

— Пить, — показывает на него Ата, подходя. — Много воды. Много пить. Всегда много воды.

В смысле? Здесь всегда есть вода, сколько не выпей? От дождей? Или из спрятанных в стене труб, изгибающихся по принципу сообщающихся сосудов? Да уж, чудеса вампирских высоких технологий. Куда уж дальше!

Чтобы пить, надо встать на колени, кружек не предусмотрено. Пью, зачерпывая воду горстями. И только напившись, понимаю, что действительно хотелось. Хотя Ата, наверно, не права — крови у меня не брали. По ощущениям, по самочувствию — нет, вряд ли. Он же сказал, что не притронется. Но все же провожу руками по шее, пытаясь нащупать раны. Не нахожу.

Ладно. А дальше–то что?

— А где вы живете, Ата?

— Здесь, — широкий жест и удивление в голосе.

— А ночью? Спите вы где?

— Здесь, — Ата не понимает. — Здесь, здесь, здесь, где хочешь, где свободно, — ее рука обводит просторы кругом.

— А дом? Крыша? А если дождь? Холод? — продолжаю допытываться я, хотя уже вижу — домов тут нет. Ата это слово не понимает.

Она вообще, похоже, теряет ко мне интерес, присев в траву и увлекшись изучением муравьев. Я тоже сажусь в траву, правда, чуть дальше. Муравьиные тропы меня не привлекают.

Что ж, а они последовательны. Пастбище, поилка, наверняка где–то есть еще и кормушка. Судя по отсутствию ажиотажа, еду здесь дают по часам, а еще не время. Едва ли я умру тут от голода. А вот от холода, похоже, все шансы. Ладно, сейчас лето, день, солнышко. Но ночи холодные даже летом. Я ходила в походы, я помню. Даже спальник до конца не спасает, к утру промерзаешь. А уж так…лишенной шерстки зверушкой… Они, наверно, привыкли, они же с детства… Что ж, даже лучше. Долго мне здесь не протянуть, зиму уже точно не увижу. И не узнаю, есть ли у них здесь зимние…загоны? Стойла? Что–то, где есть тепло.

Я вытянулась на траве, принимая кожей все колкие ее изломы. Смерти я не боялась, я уже умерла. Жизнь — она была там, на той стороне Бездны, а здесь…

Животные. Животные, которые умеют говорить. Животные, которые считают себя рабами. Животные, с которыми у нас якобы общие предки, похожие на людей куда меньше, чем вампиры, с которыми у нас общих предков нет. И общих детей быть не может. А с этими…животными — может? Или они все–таки другой вид? Кто они вообще? Нигде и никогда я не видела и не читала, что есть человекоподобные существа с такой внешностью. Что вообще возможна иная внешность. Вот даже люди и вампиры, уж насколько разные виды — а выглядят совсем одинаково.

Рабы. А все же странно. Откуда у них это слово? Их так называют вампиры? Но тогда, выходит, животными они их не считают. Мне вот тоже предлагалось…стать рабыней. Или даже нет, он говорил, вроде, что я и так его рабыня — потому, что он так захотел, потому, что я к нему привязана. А институтский куратор, рассуждая о заколке, затейливо так намекнул, что я тоже — «собственность». Но животным при этом меня не считали… там, далеко, в Стране Людей… В Стране Людей все думают, что вампиры пьют кровь своих животных, и никому не жаль, потому, что сами мы едим мясо своих животных. Убивать животных ради еды — это норма… А теперь, выходит, нет никаких животных. Только рабы… Как же он говорил?.. «Те, кому не так повезло, когда определяли степень их разумности»… Они что, степень разумности по внешности определяли? Кто на них похож, тот и разумен? Или это и вправду совсем другой вид, не тот, от которого произошли люди, и овладение зачатками речи для них — потолок?.. Но они — рабы, не животные, а значит, вампиры признают их разумность. Или сами они прекрасно осознают, что стоят в своем развитии куда выше животных. И они здесь, как и я — рабы, пленники.